Архив

Публикации с меткой ‘проза’

Про тени

24 января 2013 Нет комментариев

Наши тени — это те, кто живет, пока мы спим. Когда мы выключаем свет и ложимся спать, тень освобождается, окутывает и убаюкивает нас, а когда мы засыпаем — начинает жить своей собственной жизнью. Нам кажется, что это мы видим сны, а на самом деле, мы наблюдаем за жизнью теней также, как они наблюдают днем за нашей. И если ты не помнишь свои сны — не волнуйся, твоя тень их помнит отлично, также как ты помнишь свой прошедший день. Известно, что если человеку не давать видеть сны, он не высыпается, а через некоторое время может сойти с ума. Никто не обращает внимания на то, что при этом происходит с его тенью, а она истончается, становится все более блеклой и может вовсе исчезнуть. А кто не отбрасывает тени? То-то же.

Но это все присказка, а вот сказка, хоть и короткая. В каждом городе есть хотя бы одна блуждающая тень, тень без хозяина. Некоторые говорят, и не только говорят, но и в книжках пишут, что когда такая тень касается живого человека, то он умирает, а его тень тоже становится блуждающей. Ничего подобного. Люди практически не замечают такого касания, разве что у некоторых холодок по спине пробежит. А тень, в этот момент узнает о человеке все, что только возможно. И человека узнает лучше, чем он сам себя знает — все его мечты, страхи, радости и горести. И скользит себе дальше. Вообще, тени довольно бесстрастные существа, и эти открывающиеся сокровенности их мало трогают. Хотя иногда бывает, конечно, что даже и тень вздрогнет, от удивления, радости или от ужаса — это уж как выйдет.

Есть мнение, что это тени богов. Дескать, боги решили как-то, что не пристало им отбрасывать тень, как людям, и отбросили их в другом смысле — отпустили жить своей жизнью. А может, было по-другому — боги же никогда не спят, и их тени, чтобы выжить, убежали и стали жить своей жизнью. С тех пор и бродят, рассматривают человеческие жизни. И знают, вероятно, о нас больше, чем те самые боги.

странный аттрактор

8 сентября 2012 Нет комментариев

Жил-был странный аттрактор. Сам-то он не считал каким-то особенным, но в народе прошла молва – дескать этот — какой-то чудной. Ведет себя непонятно, все больше небо разглядывает, вместо того, чтоб под ноги глядеть, рассуждает о непонятном, не о том, что обычно аттракторов интересует. Словом – странный. Самому аттрактору это было не так уж важно, он действительно все больше формой облаков интересовался и думал о мироустройстве.
А ещё этот самый аттрактор любил выпить, что не добавляло ему очков в смысле обыденности – аттракторы-то обычно не пьют, как всем известно, они ребята серьезные и правильные. И как выпьет – так разговорчивым становился, смешливым. Это уж совсем ни в какие ворота, согласитесь, вы только представьте себе смешливого аттрактора. А ему – хоть бы хны, смеется, веселится, глупости какие-то творит, а то и песни поет, причем голос у него, как выясняется, довольно неплохой. И опять же – голосистый аттрактор – это какой-то нонсенс почти что.
Некоторые, впрочем, полагают этого аттрактора довольно симпатичным и даже считают, что аттрактору таки и нужно быть. Но эти, которые так считают – они и сами какие-то странные, что от них ждать. Все порядочные аттракторы, например аттрактор Милнора, максимальный аттрактор и даже неблуждающее множество странного аттрактора осуждают и считают должным указать, что такие глупости, какие он себе позволяет, приличным аттракторам не подобают.
А странному аттрактору – хоть бы что. Он по-прежнему небо рассматривает, да песни поет. И улыбается, чему-то ему одному ведомому. Наверное, чему-то странному.

автобус

20 августа 2012 Нет комментариев

В каждом городе можно встретить автобус без водителя. То есть, вообще в любом городе есть множество пустых автобусов, стоящих в автопарке, на стоянках и тому подобное. Но этот автобус идет по своему неведомому маршруту, никогда не попадает в аварии, соблюдает правила дорожного движения, хотя за рулем – никого. Номер его маршрута постоянно меняется, но в каждый отдельный момент он ничем не отличается от обычного рейсового автобуса, кроме того, что кабина водителя в нем пуста.
К этому автобусу люди относятся по-разному.
Кто-то считает, что встретить такой автобус и сесть в него – это большая удача, так как он может увезти пассажира в далекие неизвестные ми прекрасные миры. Или, если не в миры, то просто отвезти в такие уголки города, где человек никогда не бывал, и где очень хорошо: светит солнце, много тенистых бульваров, причудливых зданий, приятных кафешек. И без такого автобуса шансов попасть туда никаких. Они полагают, что автобус без водителя, изо дня в день катающийся по городу знает этот город лучше всех прочих и старается поделиться этим знанием с пассажирам, а другого способа, кроме как привезти их в приятное место, у него нет.
Другие, напротив, считают этот автобус чуть ли не колесницей дьявола, или не знаю каких ещё тёмных сил. Они убеждены, что от такого автобуса надо держаться подальше и, уж конечно, ни в коем разе не садиться в него. Ибо он может увезти в страшные неведомые места, из которых выбраться нет никакой возможности, или попросту завезти в район полный злобных гопников, которые только и ждут, чтобы кого-нибудь избить, ограбить, изнасиловать, убить, в конце концов. Что можно ожидать от управляемого неизвестно кем автобуса? Ничего хорошего – так рассуждают они.
И те, и другие по-своему правы. Потому как этот автобус везет человека именно в такие места, о которых тот думает, садясь в него. И ничего более. И ничего менее. Отвозит туда, куда ты и так движешься.

* * *

26 августа 2011 Нет комментариев

В лунную ночь их почти не встретить. Несмотря на свою любовь к лунному свету, они не выходят из самой сумрачной части леса, где им уютно, где их дом. Изредка, молодой и неопытный выглянет ненадолго к реке, но и сразу – обратно. И понятно, страшно, конечно. Потому что, будучи увиденными, они умирают. Перестают быть настолько, что даже и тела не остается. Вот никто и не верит, что они вообще существует. Если кто и видел, то решил – показалось. И имени у них тоже нет – некому называть, а сами они без этого обходятся.

Правда, рассказывают, что одному слепому удалось с ними не то, чтобы познакомиться, но хотя бы пососедствовать. Он чутким ухом уловил их шаги, издалека, раньше, чем был замечен. И сам затаился: мало ли кто бродит в ночном лесу? Дело было безлунной ночью, тогда они вышли к реке, чтобы хоть не на луну, так на звезды посмотреть, оставшись неувиденными. Вышли, смотрят, а слепой их слушает. И тут они свои песни запели. Никто, кроме них, эти песни не слышал, а тут нашёлся, наконец, подходящий слушатель. И заворожили его эти песни. Слов там никаких не было, конечно, но и было что-то, намного большее, чем слова. В них был и ночной лес, и река, и свет звезд, и ещё много всякого, чего слепой никогда не видел и не знал. А тут увидел, иначе и не скажешь. Сидел замерев в прибрежной траве, и смотрел. И их самих, можно сказать, увидел, но рассказать, описать все равно не смог бы. Долго сидел, слушал, смотрел. Потом настало время рассвета и они умолкли, ушли к себе, в глубину леса. И слепой пошёл восвояси. Потом ещё приходил, чуть не каждую ночь, ждал их. Иногда они приходили и тогда он снова мог видеть, а они, сами того не зная, могли быть увиденными.

Mirrored from Слова и буквы again.

про ветер

16 ноября 2009 Нет комментариев

Ветер, здесь всё время ветер. К нему привыкаешь и практически не замечаешь, но от этого он не перестаёт беспрерывно трепать тебе волосы, тревожить листья на деревьях, приносить новые, известные и неизвестные запахи. Попробуй закурить – и ты обязательно заметишь его, он будет играть с тобой, стараться задуть огонь зажигалки, потушить спичку. Ветер здесь отличается от тех ветров, к которым ты привык, он тёплый и какой-то уютный, что ли. Он не забирается в душу, не пронизывает насквозь, как знакомые тебе северные ветра. Нет, он, скорее, обволакивает тебя, благодаря ему воздух кажется более упругим и насыщенным. С таким ветром проще подружиться или, по крайней мере, ужиться. Он ничего не говорит, не рассказывает истории, как это бывает, ты же помнишь, он просто присутствует и наблюдает. Именно поэтому к нему так легко привыкнуть, он не требует твоего внимания, ему достаточно дыхания. Куда бы ты ни пошёл, он будет рядом, почти незаметный, почти бесшумный. А если вдруг исчезнет – то только тогда ты о нём и вспомнишь. И обнаружишь, что без него всё как-то не так, как-то менее правильно. Так что пусть дует, пусть дует.

повторение пройденного

9 апреля 2009 Нет комментариев

Откопал свой давнишний текстик, лет пять ему уже. Но как-то зацепил он меня сегодняшнего, решил перепостить. А чего?

Ещё у меня есть претензия,
что я не ковер, не гортензия…
(А. Введенский)

Некий человек умел превращаться в самые различные предметы, те, которые мы привыкли считать неодушевленными. Что в этом такого? Кажется, ничего особенного. По крайней мере, этот самый человек (звали его, скажем, Михаил Фёдорович, только не надо дурных ассоциаций, классик тут не при чём) не видел в этом чего-то экстраординарного. Он с лёгкостью и, даже с некоторой небрежностью превращался в деревья, столы, шариковые ручки, бутерброды, часы, столовые приборы, зажигалки, книги (иногда — в отдельный листок из какой-нибудь книги, а однажды ему взбрело в голову превратиться в отдельную букву на триста сорок второй странице (пятая, строчка сверху, первая буква в слове «может») Большой Советской Энциклопедии) и так далее.
Михаил Фёдорович хорошо знал, то быть неодушевлённым предметом довольно скучно. Но в этих превращениях был один интересный момент, ради которого наш герой тратил львиную долю своего свободного времени на подобны метаморфозы. Превратившись в тот или иной предмет, Михаил Фёдорович терял почти всякую чувствительность и почти ничего не понимал в окружающем мире, кроме одного — своего предназначения. Точнее, предназначения предмета, в который он превратился.
Бутерброд знал только одно — его должны съесть. Часы (как бы это точнее описать) каждое мгновение ожидали наступления следующего. Страница в книге ждала, пока её откроют. Однажды Михаил Фёдорович превратился в гранату. Желание взорваться — очень странное, но ему понравилось. Когда он уставал, он превращался в самые бесполезные предметы, например, в какую-нибудь безделушку, предназначение которой — стоять на полке. В этом сочетании отсутствия каких либо стремлений кроме как «быть» и, одновременно, абсолютная уверенность в осмысленности и нужности такого бездеятельного бытия завораживала его.
Интересно, что в достижении своей цели предметы были совсем неразборчивы. Вилке было всё равно, во что втыкаться, ножу — что резать. Гитара хотела звучать и не важно — были ли причиной звука умелый перебор струн или просто удар об землю. Той самой странице в книге было всё равно, открыли ли ее, чтобы внимательно прочесть или просто, случайно.
Совершенно непонятно почему, но больше всего Михаил Фёдорович любил превращаться в несмазанную, поскрипывающую дверную петлю. Ему ужасно нравилось это ожидание — когда же кто-нибудь откроет дверь и петля сможет пропеть свою короткую, но такую важную для нее песню.

повторение пройденного

9 апреля 2009 Нет комментариев

Откопал свой давнишний текстик, лет пять ему уже. Но как-то зацепил он меня сегодняшнего, решил перепостить. А чего?

Ещё у меня есть претензия,
что я не ковер, не гортензия…
(А. Введенский)

Некий человек умел превращаться в самые различные предметы, те, которые мы привыкли считать неодушевленными. Что в этом такого? Кажется, ничего особенного. По крайней мере, этот самый человек (звали его, скажем, Михаил Фёдорович, только не надо дурных ассоциаций, классик тут не при чём) не видел в этом чего-то экстраординарного. Он с лёгкостью и, даже с некоторой небрежностью превращался в деревья, столы, шариковые ручки, бутерброды, часы, столовые приборы, зажигалки, книги (иногда — в отдельный листок из какой-нибудь книги, а однажды ему взбрело в голову превратиться в отдельную букву на триста сорок второй странице (пятая, строчка сверху, первая буква в слове “может”) Большой Советской Энциклопедии) и так далее.
Михаил Фёдорович хорошо знал, то быть неодушевлённым предметом довольно скучно. Но в этих превращениях был один интересный момент, ради которого наш герой тратил львиную долю своего свободного времени на подобны метаморфозы. Превратившись в тот или иной предмет, Михаил Фёдорович терял почти всякую чувствительность и почти ничего не понимал в окружающем мире, кроме одного — своего предназначения. Точнее, предназначения предмета, в который он превратился.
Бутерброд знал только одно — его должны съесть. Часы (как бы это точнее описать) каждое мгновение ожидали наступления следующего. Страница в книге ждала, пока её откроют. Однажды Михаил Фёдорович превратился в гранату. Желание взорваться — очень странное, но ему понравилось. Когда он уставал, он превращался в самые бесполезные предметы, например, в какую-нибудь безделушку, предназначение которой — стоять на полке. В этом сочетании отсутствия каких либо стремлений кроме как “быть” и, одновременно, абсолютная уверенность в осмысленности и нужности такого бездеятельного бытия завораживала его.
Интересно, что в достижении своей цели предметы были совсем неразборчивы. Вилке было всё равно, во что втыкаться, ножу — что резать. Гитара хотела звучать и не важно — были ли причиной звука умелый перебор струн или просто удар об землю. Той самой странице в книге было всё равно, открыли ли ее, чтобы внимательно прочесть или просто, случайно.
Совершенно непонятно почему, но больше всего Михаил Фёдорович любил превращаться в несмазанную, поскрипывающую дверную петлю. Ему ужасно нравилось это ожидание — когда же кто-нибудь откроет дверь и петля сможет пропеть свою короткую, но такую важную для нее песню.


Запись сделана в блоге «Слова и буквы again». Можно оставить комментарий здесь или в оригинальной записи

Между Одиссеем и Улиссом

22 апреля 2008 Нет комментариев

… старик улыбнулся.
— Одиссей ведь почему никак вернуться не мог?
— Ну, ему многое мешало, а может быть, он заблудился?..
— Конечно, заблудился. Он заблудился в словах, в мыслях. Дело не в том, что он не знал, куда дальше идти, куда плыть. И не в том, что ему мешали многочисленные препятствия, хотя и этого хватало. Он заблудился, потому что был слишком внимательном к этому миру, к тому, что происходит вокруг, понимаешь? На каждом шагу он обнаруживал, как мало он знает и понимает и как много ему может открыться, пока он в пути. И получалось, что каждый шаг его не приближал, а отдалял от дома, хотя бы и направление было верным. Он лучше многих знал, что в любом дне, в любой минуте, мгновении прячется бесконечность. И это его настолько заворожило, что он заблудился. Наверное, было бы забавно, если бы кто-нибудь попытался рассказать всё, что происходит с ним в течение дня, во всех подробностях. Этот рассказ занял бы намного больше времени, чем один день, я уверен. А если записать – вышла бы претолстая книга. Может быть, найдётся безумец, который решиться такое попробовать. И он тоже заплутает – в этом единственном дне, вот увидишь. Он попадёт в такие места, куда бы никогда не забрёл, если бы не пытался облечь этот мир в слова, во всей его полноте. Нет, что я говорю, не весь мир, конечно, а хоть малую часть. Одиссей уже заплутал. И сейчас, наверное, бродит где-то. И с каждым шагом на пути домой он становится всё дальше от своей цели. А мы рассказываем друг другу эту историю и помогаем ему стать всё более недостижимым…

вот, сказка получилась

19 ноября 2007 Нет комментариев

Жил-был гриб. Звали его, скажем, Тимофей. Это был вполне обычный подберёзовик, один из многих, что появляются в лесах во второй половине лета. Тимофей родился пасмурным утром, где-то во второй половине августа, когда в воздухе уже чувствуется приближение осени, но мир ещё живёт по летним правилам. Вырос он в глухой части леса, где не то, что людей, и зверей почти не было. Вообще-то странно – как раз зверья там должно было быть порядочно, но отчего-то на поляну, где рос Тимофей, никогда никто не забредал. А сам гриб, понятное дело, не могу покинуть своё место. Поэтому Тимофей общался только с несколькими братьями-грибами, росшими поблизости, с травой. Деревья стояли чуть поодаль, поэтому с ними поговорить не удавалось. К тому же, как известно, деревья, как правило, считают ниже своего достоинства разговаривать с грибами. Некоторые, особенно просвещённые, вообще считают грибы каким-то недоразумением – отдельное царство, понимаешь, организовали. А сами не пойми кто. Какой с них может быть спрос?
Так что собеседников у Тимофея было не так много

Николай Петрович имел странную привычку: прищурив левый глаз, он как-то по-особенному выпучивал правый и при этом как будто принюхивался. Чудак бы Николай Петрович. Люди его немного побаивались. А зря, между прочим. Ну, прищуривается, на выпучивает, ну принюхивается. Мало ли у кого какие странности. А впрочем же – очень хороший человек. Добрый, отзывчивый, при том не дурак. К тому же очень хорошо играл в шахматы и имел хороший голос. Я сам не слышал, как Николай Петрович поёт, но мне рассказывали люди, безусловно, заслуживающие доверия.
А ещё Николай Петрович очень любил финики. Бывало, купит себе целый килограмм и съест. И ничего, не плохело ему. Я бы так не смог.

Tags: